Рецензия на фильм о Марине Цветаевой "Зеркала"

В далеком 1911 году в доме Максимилиана Волошина в Коктебеле Цветаева поспорила с ним о том, что выйдет замуж только за того, кто угадает, какой ее любимый камень. 5 мая этого же года — день знакомства с Эфроном, который преподнес ей сердоликовую бусинку. Он угадал ее любимый камень — и Марина решила, что это судьба. Ему было 17 лет, она старше на год и три дня. Именно в момент встречи она придумала легенду, что они родились в один день.

Марина: «Какое удивительное лето! Я никогда не была счастлива, как этим летом». Наверное, более и правда никогда не была так счастлива во всей своей жизни. Оба жадные до совпадений. В один год осиротели. Поэт Марина Ивановна (именно так представляет при знакомстве восемнадцатилетнюю Марину Макс Волошин) и гимназист Сережа Эфрон, у которого «глаза, как у Серафима».

Аквамарин и хризопраз
Сине-зеленых, серо-синих,
Всегда полузакрытых глаз.

Марина людей придумывала...Близорукими своими глазами не хотела видеть их реальных. Еще не успев узнать Сережу, сразу наделила его всеми мыслимыми добродетелями.

Вашего полка — драгун,
Декабристы и версальцы!
И не знаешь — так он юн —
Кисти, шпаги или струн
Просят пальцы.

«Ведь было же 5-ое мая 1911 г. — солнечный день — когда я впервые на скамейке у моря увидела Вас. Вы сидели рядом с Лилей, в белой рубашке. Я, взглянув, обмерла: "— Ну, можно ли быть таким прекрасным? Когда взглянешь на такого — стыдно ходить по земле!"
Это была моя точная мысль, я помню.
— Сереженька, умру ли я завтра или до 70 лет проживу — всё равно — я знаю, как знала уже тогда, в первую минуту: — Навек. — Никого другого.»
Но клятву свою не сдержала. Был другой. Могла ли Марина не узнать своего мужа на Пражском вокзале? Более того, принять за него другого? Была близорука, а очков в ту пору уже почему-то не носила. «Похожи, как братья». И снова ее заблуждение. Как могут быть похожи друг на друга Пьеро и Арлекин? Совершенно не умела разбираться в людях, жила в своем, придуманном мире, с идеальными образами окружающих людей. До той поры, пока не была разочарована.
«Чаще всего она чересчур увлекалась людьми, чтобы не охладевать к ним, опять-таки, чересчур... в слишком заоблачные выси она возносила их, чтобы не поддаваться искушению низвергнуть, — писала взрослая Аля, — слишком наряжала в качества и достоинства, которыми они должны были бы обладать, не видя тех, которыми они, быть может, обладали...».

Виктория Исакова в роли Марины слишком красива. Никогда Марина не была такой женственной, чувственной красавицей. Не одевалась так элегантно в платье цвета крови и прекрасно сшитое, хотя и серое пальто.
Как писала о матери Ариадна: «Не отвергала моду, как считали некоторые поверхностные ее современники, но, не имея материальной возможности ни создавать ее, ни следовать ей, брезгливо избегала нищих под нее подделок и в годы эмиграции с достоинством носила одежду с чужого плеча».
«Марина, прошедшая через разрушительный шторм революции, — женщина отцветшая. Вне пола, вне возраста. Женственностью она, за коротким исключением, никогда не отличалась, но и возможность быть элегантной ушла от нее навсегда. Двадцатишестилетняя женщина, не потерявшая жажду влюбленности, была вынуждена выбрать «стиль нищенства». На застиранных тряпках, как и на измученной душе, не так видны следы выживания, потерь, обид, злобы, затравленности. Какие духи? Какие каблуки? Цветочное мыло для волос? Оставьте, это просто смешно вспоминать.
Пропал ее неистребимый румянец, от которого она так страдала в юности, на коже землисто-смуглого оттенка появились морщинки; юношеская стройность обернулась поджарой худобой. От прежней Марины оставались ее золотистые волосы, зеленые глаза и летящая походка.
Одета Цветаева была соответственно своей бедности, своему пренебрежению к моде и своему пониманию чувства долга. Ради последнего она подпоясывалась «не офицерским даже, — как она сама пишет, — а юнкерским, 1-й Петергофской школы прапорщиков, ремнем. Через плечо, офицерская уже, сумка, снять которую сочла бы изменой». Зимой обувалась в валенки, в другое время года в башмаки, часто без шнурков. Платья донашивались старые или перешивались из портьер, бывших пальто — из чего придется, а потому выглядели, по словам Звягинцевой, «несусветными». Теперь Цветаевой и в голову не пришло бы одеться в одно из своих прежних «необыкновенных, восхитительных» платьев. Цветаевой не было еще и тридцати, а она уже навсегда прощалась с молодостью:

Неспроста руки твоей касаюсь,
Как с любовником с тобой прощаюсь.
Вырванная из грудных глубин —
Молодость моя! — иди к другим!»

Отдергивание руки у пытающегося быть галантным Родзевича – нежелание быть Женщиной? Или все прозаичнее – стеснялась своих огрубевших от домашних дел рук? По словам Али «руки были крепкие, деятельные, трудовые. Два серебряных перстня (перстень-печатка с изображением кораблика, агатовая гемма с Гермесом в гладкой оправе, подарок ее отца) и обручальное кольцо — никогда не снимавшиеся, не привлекали к рукам внимания, не украшали и не связывали их, а естественно составляли с ними единое целое».
Почему-то кажется, что все было совсем не так. Как начинался этот плотский роман, кто теперь ответит. «Главная ее страсть — собеседничество. А физические романы необходимы, потому что только так проникаешь человеку в душу».
«Как это случилось? О, друг, как это случается?! Рванулась, другой ответил, я услышала большие слова, проще которых нет и которые я, может быть, в первый раз за жизнь слышу». Тот, другой, Константин Родзевич, не любил стихов. Не видел в Марине Поэта, а видел Женщину.

Может быть, это и был единственный живой роман, не эпистолярный. С реальным сильным мужчиной, не Поэтом. Не выдуманный. Ну почти. А вот то, что Марина хотела, чтобы за нее сражались, похоже на правду. В глубине души этого хочет каждая женщина. Продлился этот роман всего 3 месяца. Не слишком ли мало в тяжелой, безрадостной жизни? 12 декабря 1923 Марина записала: «Конец моей жизни, хочу умереть в Праге, чтобы меня сожгли». А гениальная «Поэма Конца» датирована 1 февраля - 8 июня 1924 года. 1 февраля 1925 года родился Мур.

Из письма Сергея Эфрона Волошину (декабрь 1923 года), в Коктебель:
« ... Единственный человек, которому я мог бы сказать все -- конечно Ты, но и тебе говорить трудно. Трудно, ибо в этой области для меня сказанное становится свершившимся и, хотя надежды у меня нет никакой... И моя слабость и полная беспомощность и слепость Марины, жалость к ней, чувство безнадежного тупика, в который она себя загнала, моя неспособность ей помочь решительно и резко, невозможность найти хороший исход -- все ведет к стоянию на мертвой точке.
Марина -- человек страстей. Гораздо в большей мере чем раньше... Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас -- неважно. Почти всегда (теперь так же как и раньше), вернее всегда все строится на самообмане. Человек выдумывается и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживаются скоро, Марина предается ураганному же отчаянию. Состояние, при котором появление нового возбудителя облегчается. Что -- не важно, важно как. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние. И это все при зорком, холодном (пожалуй вольтеровски-циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо). Все заносится в книгу. Все спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая -- все обращается в пламя. Дрова похуже -- скорее сгорают, получше дольше».
Отношения матери и дочерью, Марины с Алей приводят в ужас обычных родителей. Аля – это часть Марины, как рука или глаза. И ревность, когда дочь уходит в свою отдельную жизнь, в 11 лет - в гимназию в Моравскую Тшебову. И замаскированная грубостью боль от утраты. Уже взрослой Аля пыталась вырваться из роли прислуги в доме и няньки для обожаемого Мариной сына, «хрустального Мура».
1937 год. В 45 лет Марина – седая старая усталая женщина. Пепельно-серая. По словам дочери «ненавидела быт — за неизбывность его, за бесполезную повторяемость ежедневных забот, за то, что пожирает время, необходимое для основного. Терпеливо и отчужденно превозмогала его — всю жизнь».
Нищета, долги, стирка, уборка, готовка. Переезды. Чужбина. И так годами. Неудивительно, что Эфрон решил, что это именно Марина, а не Аля открыла газ, чтобы покончить с собой.
Гордячка Марина воспитала гордеца сына.

«Марина боготворила сына, восхищалась и гордилась в нем всем: его величиной и весом, большой головой, красотой, не детского лица, в котором находила сходство с Наполеоном, его умом, развитостью не по годам. Сын казался Марине необыкновенным, людям же посторонним — странным, даже неприятным. Одна из тогдашних приятельниц Цветаевой вспоминает о впечатлении, произведенном на нее десяти-одиннадцатимесячным Муром: «Вошли мы... в углу колыбель. Я очень люблю маленьких и тотчас же отправилась туда, заранее умиленно улыбаясь. Нагнулась — и остолбенела: синими, холодными, злыми глазами на меня смотрел красивый румяный холеный мужик лет сорока. Я, правда, помню до сих пор — я испугалась». На фотографии шестимесячного Мура лежит «голыш» — плотный, ухоженный — с неулыбчивым, не по-детски взрослым лицом и смотрит на вас неестественно светлыми, почти страшными глазами. С момента рождения Мур не был простым ребенком, но фанатично любившая его мать сделала все, чтобы усугубить эти странности».
Выросший в Париже, избалованный до невозможности, эгоцентричный подросток требовал от совершенно отчаявшейся матери обеспечить ему в эвакуации уровень жизни, к которому он привык. Никто уже никогда не узнает, какие чудовищные обвинения он бросил матери в пылу последней ссоры.
«Я пойду судомойкой, я очень хорошо мою посуду».
«И никто нам не поможет, и не надо помогать».
«Беспомощна не была никогда, но всегда — беззащитна».
Ее Рыцарь Сергей Эфрон сошел с ума от пыток в Лефортовской тюрьме. Ему казалось, что он слышит голос истязаемой жены, покончившей с собой в Елабуге в последний день лета страшного 1941 года. 16 октября 1941 года Сергей Эфрон был расстрелян.

Безумно жаль, что давно уже нет в живых Актрисы, обладающей поразительным и внешним, и душевным сходством с Мариной, для которой эта роль могла бы стать судьбоносной.

Наталья Вилькина сама себя иронично характеризовала как «и-народную» артистку. Как и Марина «с безмерностью в мире мер». Совпадений в жизни Поэта Марины Цветаевой и Актрисы Натальи Вилькиной было множество. Как говорил Шерлок Холмс: «вот так начнешь изучать фамильные портреты, и уверуешь в переселение душ».
Внешность: обе белокурые, угловатые, «с фигурой египетского мальчика». С мужским складом ума. У обеих – умницы-дочери, у Марины – Ариадна, у Наташи – Алена, с которыми они общались как со взрослыми.

У Марины в кабинете стоял портрет Сары Бернар, актрисы, сыгравшей Гамлета. Об этой роли мечтала Наталья Вилькина. На показе в театре начинающая актриса играла роль Жанны д'Арк – любимой героини Марины. Обе любили кофе и беспрестанно курили. Наташа с дочерью каждое лето отдыхала в Коктебеле. В судьбоносном Маринином Коктебеле. И замуж Вилькина вышла за потомка русских эмигрантов из Парижа... Из Парижа Марина вернулась на Родину.
И еще одно совпадение, от которого пробирает мистическая дрожь. Наташа (ее так звали все) ушла внезапно, в 45 лет. Все произошло в первый день Пасхи и в праздник Благовещения. Ариадна Эфрон в своих воспоминаниях о Марине пишет: «Ее любимый день — Благовещение».

А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем -
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах:
Может быть - отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?